В Тамбовском молодежном театре поставили пьесу Виктора Розова «Вечно живые»

В годы войны было написано много хороших стихов, но немного прозы, потому что происходящее требовало не анализа, а выражения эмоции. Пьеса Виктора Розова «Вечно живые» (12+) — одна из немногочисленных попыток постижения происходящего «в режиме реального времени»: написана она в 1943 году, когда Розов лечился после ранения.

Какую-то часть своей военной судьбы он дал главному герою: Борис уходит добровольцем на фронт в первые дни войны и погибает под Смоленском, Розов в июле 1941 году вступил в ополчение, а в октябре в боях под Вязьмой тяжело ранен. Но при доле «автобиографичности» и определенной сиюминутности «Вечно живые» обращаются к вопросам настолько важным, что какое-то время пьесе пришлось лежать на полке: тема нравственного выбора, перед которым ставит человека война, выглядела слишком «неоднозначно». Но выбор объективно неизбежен, и от него зависит судьба. Для кого-то, как для Бориса, война — путь к гибели, славе и бессмертию, для кого-то — к разрушению себя, как происходит с Марком, и возвышение в центре сцены похоже одновременно на постамент памятника и «лобное место», а планшеты, на которых светом и видеопроекциями обозначается место и время событий, мгновениями напоминают то нож гильотины, то памятник «до неба», как в первые дни войны говорит Федор Бороздин.

Борис объясняет решение отказаться от брони и идти добровольцем так: «Если я честный, я должен быть там». Марк, утверждает, что не откажется от повестки, если ее принесут, но на фронт не рвется, и, когда после проводов Бориса он говорит Веронике, его аргументы убедительны: «Пусть война, а мы будем работать. Я над своей сонатой, а вы должны поступить в институт. Должны! Иначе война может убить вас духовно, убить ваш талант.» Но потом окажется, что он очень старается, чтобы не принесли повестку, не брезгует ложью и злоупотреблениями. Борис руководствуется нравственным законом, Марк — инстинктом самосохранения, который сиюминутно выглядит как здравое решение, но со временем его разрушительная сила становится все заметнее, так что в конце концов Марк уходит из семьи «во тьму внешнюю», как самый знаменитый предатель в истории.

Взойти на лобное место — это честь, и она дается не каждому. Борис (Александр Паршин), погибший в начале войны (по сути, в начале действия пьесы) приобретает, особенно для Вероники, сакральные черты, и в атеистическом мире, в котором развивается сюжет и пишется пьеса, становится своего рода заменой Распятого. С той разницей, что искупить чужую вину не может и только обостряет память о ней. Так происходит с Вероникой (Екатерина Кочанова) — она раздавлена виной перед Борисом, поступком, исправить который, она понимает, уже не получится. Актриса проходит с Вероникой всем ступени страдания. Поначалу совсем юная девушка старается укрыться от войны, обижается на Бориса, не желая принять факт, что в новых обстоятельствах любовь должна отойти на второй план, Вероника не хочет принять изменившийся мир — и не приходит проводить Бориса. Этот поступок останется с ней навсегда. Лишившись родителей, не имея никакой опоры — а без опоры она жить еще не научилась, — Вероника выходит замуж за Марка (Сергей Демидов) и погружается в депрессию. Собственное страдание заслоняет от нее все, и в каком-то смысле теперь для Вероники не существует войны.

Должно произойти нечто важное, чтобы она прервала самокопание и саморазрушение, обратилась к настоящей жизни. Это происходит, когда Марк уносит из дому игрушечную белку, прощальный подарок Бориса. В спектакле именно коллизия вокруг игрушки пробуждает Веронику, словно Борис помогает ей в последний раз, хотя честнее было бы позволить Веронике увидеть тех, для кого, как для нее, также «не существует» война, это Нюрка-хлеборезка и ленинградская дама полусвета Монастырская, встретившиеся противоположности. В финале Вероника, не растерявшая очарования и привлекательности, предстает по-настоящему взрослой. Ее монолог — фактически молитва, порожденная пережитым страданием, духовным или моральным, но таким же больным и сильным, как физическое страдание раненого.

С годами способность соощущать страдание восьмидесятилетней давности ослабевает, и то, что некогда болело живой болью, постепенно превращается в фото полузнакомых людей в старом альбоме. Отдельные картины в спектакле завершаются короткими «стоп-кадрами», останавливающими мгновения — чтобы мы вспомнили.

И если уже нет возможности вспомнить людей, то можно пробудить чувства, и это делают многочисленные женские образы. Домовитая, любящая, наивная от своей доброты и сильная этой слабостью Варвара Капитоновна (Людмила Кожаева), волевая, умная, сложная, с горячим сердцем Ирина (Валентина Демидова), много пережившая, не ожесточившаяся, мудрая Анна Михайловна Ковалева (Дарья Синюкова). Галерею самобытных образов дополняют «антигерои»: дама полусвета Монастырская (Екатерина Солонцова) и сбитая ею с толку Варя-Вава (Ангелина Лукьянова), бросившая работу на заводе, чтобы быть у «дамы» домработницей, «хозяйка жизни» Нюрка (Марина Троицкая). Созвучие с военным временем, когда основная тяжесть легла на женские плечи, можно увидеть в том, что мужских персонажей гораздо меньше, интересных тем более: «правильный интеллигент» врач Федор Иванович Бороздин (Сергей Ясаков) и «неправильный» Марк, пианист с чертами Сальери; отвратительный администратор филармонии Чернов (Юрий Фитисов) так роскошен в «шаляпинской» шубе, что гадкие его черты делаются менее заметны.

Происходящее на сцене связано с сегодняшним, а может, и завтрашним днем не только более или менее точными попаданиями в чувствительные точки коллективной исторической памяти. «Неправильный» Марк говорит страшные вещи, правильные, помимо его желания. Он зло бросает Володе: «Это ведь из-за тебя Бориса убили. Тебе жить потихоньку надо», — и по сути говорит о вине живых перед мертвыми, которая с каждым прожитым десятилетием будет становиться только сильнее. А раны, нанесенные войной, не затянутся никогда, ведь до сих пор разгораются яростные споры, «как все было на самом деле», хотя этого никогда не узнать. Не узнать даже менее масштабных вещей — как могли бы прожить жизнь те, в ком война разбудила дурное или слабое, лишив возможности быть просто приличным человеком. А ведь могли, если бы хватило сил руководствоваться нравственным законом, а не инстинктом. Инстинктом жили они и дальше, а кровь их течет в чьих-то, может, моих, жилах, и надо быть очень чутким, чтобы, когда все чаще критерием выбора становится благосостояние, покой и благополучие, не пропустить «критический момент», когда можно сказать только «Я должен».